Отшумели звуки, испарились лица.
Мелким серым снегом день за днём струится.
Обветшали мысли, кончились парады.
Наступило время собирать награды.
Только слышу шёпот: «А король – то – голый».
Подкрепляюсь зельем: выстоим, поморы!
Сердцем чувствую беду, обнажённым взглядом…
Может свет впереди, может, пить не надо?
Но мир дышит на меня перегаром стойким.
И нет света впереди, впереди – потёмки.
Я слезу наворочу на глаза мадонны
Потому, что потроха общества бездонны.
Задохнусь – не простят и на вид поставят.
Улыбаясь в лицо, травят, травят, травят…
Но глаза, как кулак: выстоим, поморы!
Вырываю ладонь – воры, воры, воры…
… Я про что?
Про балет – обнаженье сути.
Кто – застрял на пути, кто – на перепутье.
Переедет меня поезд мирозданья,
Не останется души, а одно названье.
Творчество
Все человеческие бездны
Упали в ночь, и небо бесполезно.
Глядит луна незрячим оком на окно,
В котором умерло давно.
Свечи огарок падший и презренный,
И отпечаток чёрных ив мгновенный,
И хриплый цокот запоздалых слов,
Что остаются за порогом снов.
И под рояль, сквозь пудру млечных клавиш,
Как в шахматах, судьбу в слогах расставишь,
Расправив плечи, выйдешь на балкон…
И встанешь с мирозданием рядком.
1990г.
Так много тел мужских и женских,
Так много глупости людской.
И дух заходится вселенской
Всепоглощающей тоской!
Парижы это или Канны,
Везде, куда ни кинешь взгляд:
Непроходимые болваны
Мостят себе дорогу в ад.
Клянутся, врут, ломают руки,
Целуются, осоловев,
Стреляют, вешают от скуки
И от идеи в голове.
Иные, праздник предвкушая,
Сплетают лилии из рук,
И лозунгами заглушают
Костей зловещий перестук.
О, мир, насколь ты безобразен,
Хоть аура твоя чиста!
Среди убожества и грязи
Цветы сияют в тёмной вазе,
Как будто венчик у Христа.
А гуси – лебеди гогочут
Сквозь перистые облака,
И осиянно плачут очи
У сказочного дурака…
Так много тел мужских и женских
Для оргий бешеных и битв,
Так много душ во мгле вселенской
Для покаяний и молитв.
1995г.
Осенний вечер. Снег и чернота.
В душе, на небесах
и в безразличьи
Опали листья. Голяная голята.
Кресты – сучки сосульками
повисли.
Да, взят рубеж, развязан узел
Ценою сотен маленьких узлов.
Я, как Христос, взошёл
на эшафот,
Хоть знаю, что и этот путь уже не нов.
Я отрекаюсь от пластов, напластанных
на щебень.
Да, босиком. Да, по стеклу…
Свищу, кричу и не кричу, шепчу…
но – темень.
Бреду, шатаясь, к своему столу.
Он пуст, но со скатёркой белой.
Ни яств тебе и ни вина.
Лишь только бешеный и оголтелый
Визжит, взрезая вены, сатана
И кровь глотает ту, как в ту же
осень
Я пил деревьев красноту
меж красных сосен.
И чернота, как соловей,
на фоне снега…
Стуча копытами, бегу бегом от «Бега»!
1989г.
Стекают со стены
остатки тени.
На праздник жизни кончился лимит.
И мысли не бегут,
и не дрожат колени…
Как репродуктор
посреди деревни,
Рассудок мой упрямо
голосит!
Зима своей брюзжащею походкой
Тепла остаток за собой
уволокла.
И похоть пошло корчится от дозы,
В стакане – не понять ей:
слёзы!
В них привкус сока раненой
берёзы,
Что в марте, под ножом,
на землю истекла.
1991г.
Когда уснул
угасший голос
соловья,
Когда расстались
белые дороги,
Когда
в дожди
и холода
Бежала талая
вода,
Когда прохладная рука
в ручье светилась,
Тогда…
На милость Божию,
тогда и не случилось…
1993г.
Сумбур
Так много тел мужских и женских,
Так много глупости людской!
Бывал Париж,
бывал Освенцим…
И кто – то клялся,
кто – то врал.
А кто-то просто так стрелял
и вешал.
Он не изгой – он общества причуда.
А кто надеялся на чудо?
Кто праздник предвещал?
И нёс букеты
белых роз
и лилий?
И мёртвых тел
пустующий оскал.
Кто звал?
Кто нёс?
Кто предавал?
И в этой зыби,
в этой мрази,
В парижской дымке голубой
Цветы светились в белой вазе,
И кто – то был,
Но не с тобой…
А мимо гуси пролетали
В мои заснеженные дали
Про сказку пели.
Про обман.
Весна…
Рыдания капели,
Снегов облёванный дурман…
Как много тел мужских и женских
И слов, накиданных
в обвал.
А слон бежал по полю
Толстый нежный…
Бежал, бежал,
бежал, бежал, бежал.
1995г.
Сон
Вращается круг, что жёрнов.
Искалеченный труп
На нервах висит,
Как штаны на подтяжках
И стонет: «Боже, как тяжко!»
Исступлённое тело кричит истошно.
Лица, лица – все белые.
Пошло!
Обмороки.
Женщины в трауре.
Ладони.
Гончие.
Хрип лошадей:
«Загоним!»
Форточка хлопает или фортуна?
Кости дробятся в кольца Сатурна.
В испражнениях дух задыхается:
— Боже, за что же грехи не прощаются?
Исступлённое тело вопит истошно.
Лица, лица – и все белые.
Боже мой, до чего всё тошно!
Сиделки…
Сцена. Театр.
Ладони.
Гончие.
Хрип лошадей:
«Загоним!»
Свет обильный, мозги слепящий…
Где я? В будущем? В настоящем?
Будто с неба лицо сиделки:
— Выпей, миленький!
Холод грелки и знобящие струйки пота…
Лай. По новой пошла охота!
Кони, гончие…Кто там первый?
Струны лопаются у нервов…
Тело встало, встряхнув плечами,
Громко выругалось – полегчало…
Где – то пилят живую кошку…
Боже мой, до чего всё пошло!
Снова:
Сцена. Театр.
Ладони.
Кони, гончие.
Хрип:
«Загоним!»
1991г.
Я загнан, загнан, я протух
В своих бредовых начинаньях.
И бьётся, бьётся в стены пух
Былых времён, воспоминаний.
Я окружён, я одинок.
Вокруг – стена непониманья.
И каждый раз даю зарок:
Не буду лезть в карман признанья.
Зачем резина из мозгов
И целый ворох мемуаров?
Ты цел, ты глух, давно не нов,
Всё продаёшься, Всё с базара…
И лень твоя, как альбатрос,
Над штормом чувств слегка кружится.
А ты, как сука, а не пёс
За нею следом волочишься.
Ну, где найти конец печали
И жизни тщетной, и постоев…
На этот праздник нас не звали,
А если звали – второпях…
Забыли предложить мгновений,
Хоть пресловутых – по любви.
И ждали вечных снисхождений…
Да что, о том забыли Вы.
О самом вечном, самом главном!
О самом длинном коридоре…
Он осязаем, он свободен.
И соткан он из жуткой боли.
И совесть здесь уж не подмога.
И не спасёт уже ладонь.
А если уж дано от Бога,
То обеспечьте, братцы, бронь.
Наверно, я уже не загнан.
(Ведь загоняют на ковёр)
Я просто умер, где - то умер!
Я, братцы, умер, я помёр!
1989г.
Пермь
В грустной дымке –
Чей – то город.
Чуть картавит шаг трамвая.
Сонный город:
Звуки ничего не значат…
Оглянись знакомым жестом,
Уплывая из окна
неуклюжего трамвая.
СТРАННЫЙ ГОРОД…
1990г.
Гости
На листке, как снег прозрачном,
Пролежавшем много лет,
Твой рукав, моим пропахший счастьем,
Выключает в избах свет.
Пироги, размахнувшись на истин свидания,
Обманули глазами брусничными. Чу…
Слышишь лестничный шаг?
Кто нам дарит свидание,
Чтоб его не забыть никогда и вовек?
Половицы скрипят, как привычные сторожи
Полотенце белеет в углу.
И слова, словно дали немыто – тревожные
Так щемят – повторить не могу.
Обнищавшие ели на просеках
Безвозмездно лишайником крытые.
Следом в след наши валенки тёплые
Обходили, как клады забытые.
Скоро, скоро снесёт этот шёпот
Как избу, отскучавшую век.
Скоро, скоро, судьбой – половицей
Почернеет зимы этой снег.
1989г.
Глупость. Глупо, мутно в теле,
А в душе – потрясения жест.
Верю – не верю.…Но ощущаю,
Что ты есть для меня, ты есть.
Я потерян. Головёшки в груди растираю.
Совесть не пропил. Смотри – жива.
Но теряю, теряю, теряю,
Неизбежно теряю Тебя!
Я кричу, я вгрызаюсь,
Ищу твои руки.
Всё на ощупь, на ощупь…
Ни звука в ответ мне, ни звука.
Чёрт возьми, что со мной?
Ну, хоть Ты расскажи.
Расспроси, полюби
Иль отдай на закланье!
Что имею? – гроши,
Сны бессмертной души,
Но сорю ими,
Как состояньем.
Не могу я покончить с собой. Права нет.
Ну, а как же без права?
Темень, мгла: то ли свет, то ли крест…
Всем налево, а мне – то – направо!
Прозябаю, ищу и теряю…
НА мгновения - верю в причуды,
Что есть ангел – хранитель, хотя бы…
Ну, хотя бы в хламиде Иуды!
Если хочешь – убей, расстреляй.
Приведи приговор в исполненье.
Сколько можно вот так каждый день –
Без сомненья в крупице сомненья!
Видно, это судьба, что сильнее меня,
Расхлестаться на этой планете.
Потерять, не узнать, не догнать, не успеть…
Оглянись, человек и запой на рассвете.
Про натруженные звуком вечности уши,
Про глаза, ослеплённые Верой – ты есть!
Об одном лишь прошу, не давай им расписки,
Что все продали души и мясо, и честь.
Зима 1988г. (январь – март)
Ты опять пришёл,
пострел бездумный,
Ангел – совратитель и шалун.
Май цветущий
и почти уже безумный
Проходимец, бабник и болтун.
Ты зачем деревья
разбудил
от снега,
Выжелтил лужайки конопушками?
Май цветущий,
уноси меня от «Бега»,
Разбуди рассудок мой лягушками.
И не тронь рукой
мою ладонь,
Обходи лукавого сторонкою,
Заливай слепым дождём огонь
И струну не трогай
слишком тонкую.
Ты же знаешь, я уже не молод
Не давай посулов и совета.
Я уже давно готовый к хлебу
колос
Только для премьер, загара…
и для лета.
1989г.
И вот пришло успокоенье,
И рыло заросло от пуха,
И лень уселась на колени –
Тысячелетняя старуха.
Быт зарастает паутиной,
Снижается башки орбита.
Внутри протухло – аж противно!
То ль душу продал, то ль пропита?
И слёз не ждать уж очищенья,
И не желать приход весны.
Исчезли мысли, чувства, люди,
Сбежали быстро рысью сны
Будь проклято успокоенье,
Тихонько подкатило, мразь!
Как будто психу для леченья
На водах прописали грязь.
И, вроде, и спешить не надо:
Угасли рампы фонари…
По гороскопу лишь отрада,
Что Лев я, чёрт меня дери!
Что я не конь – бежать аллюром,
И не козёл – бодать овин.
Ни ржать, ни рысью, ни аллюром,
Ни на овёс и не в один,
И без упряжки, и без скачки.
Всё, слава Богу, я один!
Спешу, преодолев затменье,
Себя от пут освобождать.
Тружусь…
И тут – успокоенье.
О, сволочь! Ты пришло опять?!
1989г.
Валенки врозь,
колени расщеперены.
Все дороги
переговорены и измерены.
Лужа кровищи,
а в ней корабель:
Мальчик катается – сладостный Лель…
1994г.
Анне Ахматовой
Мне не обмануть Ваши надежды,
Писем сладких всуе не писать.
Мне б шелка да белые одежды,
Чтобы замуж Вас за дьявола отдать.
Вы странны: глаз непостижимо много,
Очертанье, Слепок и Абрис…
Я остановился у порога на котором дерзкий знак повис.
Бьют по – детски узкие ладони,
Чёрный ворон окрылил Вам плечи.
Ваши строчки, как степные кони,
Уплывают далеко – далече.
Омут Ваших мыслей топит тело,
Без души, запятнанной стихами.
Ощущаю хворь – чуму, холеру…
Я на Вас пожаловался маме.
Сентябрь 1989
Николаю Боярчикову
Непостижимое пространство
я ощущаю.
Я знаю и не знаю.
Боготворю и поднимаюсь в глазах своих,
Как столп «Александрийский»
выше, выше.
Соприкасаясь с Вашей мыслью.
Вы – самодержец, Николай,
Но не второй, и всё ж - не первый.
Простите мне, что я горю
Своей измученной строкой
На Ваших обнажённых нервах.
Вадиму Гаевскому
Вадим! Гаевский – это ты!
С какой слетел ты высоты?
Буфет, колбасы, кофе, чай,
Наше знакомство невзначай…
Потом пленэры, писсуары.
Читали люди мемуары.
Я трогал ваш «Дивертисмент»
И ощутил, как секс – момент.
Да, эта книжка хороша!
Там, видно, плакала душа.
Я вижу удивлённый взгляд –
Беру свои слова назад.
Валерию Гергиеву
Вселенная кистей, запястья, взгляда,
взлохмаченность руки
В саду, где грозы бьются
о бледные цветки,
Предпочитая срез от яркой вспышки,
Я слышу одинокого пловца
под небесами,
на смертельной вышке.
Сирень глазастая шныряет, лепит,
Завидуя кипенью взгляда, рук,
И шёпот, громкий шёпот
век от века:
Он – недруг, он – не друг.
Слепое вечной слепотой
стирает звуки
Меж гениальной простотой
и зовом муки.
Им не понять и не простить
отсветы в лето,
И эхо небо бороздит,
я слышу
стон рассвета.
1997г. Санкт - Петербург
Сергею Есенину
Май, опоённый Есениным.
Скрипок печальные стоны.
Как же, Серёга, ты вызвонил
Луг озорным перезвоном?
Где та желанная нежность,
Сумерек ранняя алость?
В шорохе мыслей скопилась
Злая усталость, усталость…
Снятся дороги прощальные,
Пьянок щемящий угар.
Смутно в душе разгорается
Знойный персидский базар.
Тел золотых аромат,
Жизни бродяжьей озноб…
Как же, Серёга, ты вызвонил
Осени сгорбленный сноп?
Ты уж прости, что не часто я
Пьяно склоняюсь к тебе.
Ты уж прости, слишком частый я
Гость в одинокой гульбе.
Закулисье
Шёпот предательский –
в спину удар.
Его оттеняют твои глаза.
Где оступился?
Кто проклинал?
Плесень накрыла мои образа.
Зябликом прячутся
плечи в заботы.
Голову вскружит
попытка сбежать.
Где оступился, обидел кого ты?
Где та ладонь, что хотелось пожать?
Светит предательским взглядом
молчание
И неуменье вести разговор…
Где оступился,
в чём провинился
Гнусность намёков – как приговор.
Душу свою отдавать на заклание
в гнусь компромиссную?
Бахнуть в упор?
Трусость пыхтит
над своим оправданием,
Выстроив дым отговорок и фраз…
В бездну безверия,
в бездну страдания
Благополучье упрятало нас.
Трусость пыхтит над своим оправданием…
К чёрту подобное благополучие!
Будто во сне,
разрушается здание
В бездне беззвучия,
в бездне беззвучия…
1989г. Октябрь.
Дай отжить мне
последние сроки
Дай допить мне
последние думы.
Отскребая от жизни уроки,
Я оплачивал скверные суммы.
Голопятым своим откровением
Гордым взглядом
чрез междометия.
Облегчением сквозь облачения
И обидой в сорокалетие.
Дай мне памяти
быть лишённым,
Унаследовано оглашённым,
Унаследовано отмеченным,
Унаследовано отсеченным.
Голопятым своим голопятством,
Неизвестным проданным братством
И тоской,
что в болоте с осокою…
Я усердствую,
рюмкой чокаюсь…
1995г.
Телефон –
ублюдок роскошный
На диванах сложил провода.
Ты молчишь.
Это точно и тошно.
Ты заткнулся почти навсегда.
Ты забыл, что сирены спевали
про туманы, они уплывали…
Ты забыл, как тепло прижимали
Вашу мёртвую руку,
нахал,
Ты – ублюдок,
Ты – старый, убогий старик,
Очумевший от всякого бреда.
Ты затих…
Телефон!
Я прошу: «Прокричи терпким матом!»
Прокричи
про любовь,
про обман,
Про сиреневый
уплывающий
И такой ненадёжный туман…
1994г. Август
Вот он – карандаш.
Напишу им строчку.
Напишу про любовь,
Напишу про дочку.
Напишу про луну,
Про слова затёртые,
Про тебя, про меня
И про сны, про мёртвые.
1994г. Август
Глаза – как мозоль натруженная
Вызывают чувство уважения.
Слова – как панель простуженная
Вызывают чувство омерзения.
Шаги – как котята слепые
Вызывают жуткость и жалость.
Ах, кого бы спросить:
«Почему
только жизнь
нам в наследство
осталась?»
1994г.
Часы беспощадной капелью весны
Отбивают плачевные гимны.
Время – вечный погонщик,
взрывающий сны.
Боже, как мы сегодня наивны!
Нам Харон, поджидающий в лодке,
Обеспечит бесплатный проезд.
Срок любому отпущен короткий,
Вот и тащим любовно свой крест.
Вспыхнут лампой седины Софокла,
Аристотель отправится вслед…
Стыдно жить нам
и тускло, и блекло,
Проскрипев, без потерь и побед.
И без всяких других человеческих смут
Под негласным надзором планиды,
Ни любовных не зная, ни творческих мук,
И под арии Верди,
и под пафос Аиды.
Без тебя
Пустота воистину пуста.
Крикнуть хочется и жалобно завыть.
Неспроста такая пустота…
Суета.…И как её избыть?
Может, в реку головой – с моста?
Как твои ладони мне вернуть?
Странно: захлебнуться и тонуть.
Заслужил?
Иль в чём - то виноват?
Браво, Фигаро, виват, виват!
Сплошь нелепости и серые дожди.
Ясный день, прошу, не уходи.
Я так слаб, и что там, впереди?
Лишь нелепости и серые дожди.
Пу – сто – та…
1995г.
Кромкой наледи
обрамилось
пространство порока.
Море дышит скрипучею галькой -
устами пророка:
-Всё суетно и тщетно.
Прорыва не видно в пространстве.
Грусти круг не объять:
странный ты или странствуй…
И, в отместку,
как плоский лежак на шикарнейшем пляже…
Перст судьбы подойдёт
и на стёкла побитые ляжет.
Отразится в воде фиолетовый взгляд
и холодные руки…
Перст судьбы указует –
вперёд иль назад,
И равны:
те, что будут, и прошлые муки.
* * *
В маяте
ночника
ночью,
похожего на Луну,
сбежавшую
в проходимцев дорогу –
гостиницу,
отхожу ко сну.
В маяте ночника
слышу струну одну:
Тоска.
Гость пришел
Чуткое тёплое тело
Бродило в поисках звона,
Оставив остывшую белую трость
На забвенье потомкам.
Тонкое, хрупкое, ломкое тело
Без белого фрака…
Сквозь занавеску
Сплетался в событие гость –
Чёрный цилиндр,
две перчатки
и тонкие пальцы.
И УДИВЛЁННАЯ,
ВСЁ ОСОЗНАВШАЯ,
БЕЛАЯ В ТРЕПЕТ СОБАКА.
Встреча потом
Барство причуды
легло в ожидании томно
На белое кресло,
Не исказив дуновения ветра
На пыльной, слепящей дороге.
Тело направилось и растворилось
В матово – белом тумане…
Где в белоснежной тоске
На ленивом песке,
У далекого моря –
Барышня в белом…
14 июля 1998
Сидел и пил.
И одинок, как никогда.
Шумок восторженных воспоминаний
шлялся рядом.
Сцеплялись руки на
бокале у горла
И в фас и в профиль
как могильная ограда.
Изящный звук роился в
пустоте,
Соприкасаясь, вызывал
броженье,
Как серенады вой, щемящий
уши,
Как диких полчищ конское
вторженье.
Но немота себе вспорола вены,
Осипший голос понапрасну
звал
На этот вечный тёплый бесконечный
Слепой и серый жизни
карнавал!
1991 г.
Неуклюжая попытка примиренья -
словно пытка.
О, испуг потерь – ты устарел.
Ты ползёшь из поколенья
в поколенье,
Выворачивая наизнанку массы
тел.
Копошишься на живом пострел
несносный,
Удивляешь простодушно и картинно,
взад, вперед, вокруг
меня шагаешь –
Знак вопроса – непрерывно
длиннодлинный.
Вам бы отдохнуть
в семейном ложе,
До озноба ветер в поле
не пугать,
Либо в одну истину поверить:
Два на два умножить -
будет пять.
Чем платить тебе…
1990г.
В жёлтый – жёлтый снег
Без алых окон
Окунулся человек,
Слегка оглох он.
И шепталось следом, между прочим:
Опорочен, опорочен, опорочен…
За ответами легко приходит лето,
За сугробами лежат чудес зазнобы…
Сумасшедшие два человека, оба.
В жёлтый – жёлтый снег
крадётся лето,
Он проснулся, человек,
в сугроб тоской одетый.
Растекались луны
мутной лужей.
Тёплый человек
уже не нужен…
Приговор был
до абсурда точен:
опорочен, опорочен, опорочен…
1992г.
У ладони проснулся
звук,
Я на ощупь
взбираюсь в звоны.
У ладони проснулся
голос,
Я вмерзаюсь
в чужие тропы,
Я вмерзаюсь
в дальние страны
Очертания зыбки
и странны
И тропинки
рассыпались…
У имён не бывает
гражданства…
Я на ощупь
взбираюсь
в ссоры.
У имён просыпается
званность
Я вмерзаюсь в чужие
поры,
Я вмерзаюсь в чужие
руки
Ощущения странны…
И звуки,
и тропинки
рассыпались…
У окон, пропылённых сроком,
У заросшего хмелем колодца
Ожидаю стремление
к родству,
Ощущаю себя – уродца,
И тропинки
рассыпались…
* * *
Солёное солнце сияло навзрыд,
Меня пеленая доверчивым знаком,
А голос прозрачным лучом говорит:
Я тоже в пыли. Только я стану злаком.
Удачен пассаж из поваренной книги,
Где жмурится солнце - на сковороде!
Себя предлагаешь ты всем в изобилии,
Но как – то неловко: с ножом – и к тебе…
Рисую ножом пирамиды Хеопса:
Белёсая заповедь, жёлтый желток…
Чудачества всплески лежат в сквородке,
И я никогда есть их толком не мог!
Ведь я - хризолит на вампировых дрязгах,
Чувствительный шут на мосту подвесном,
Картонный кудесник своей старой сказки,
Что верит в любовь, а в спасенье – потом!
Я руку поднял в очистительном жесте,
Я вечно на месте – на этом мосту,
Ни вольно вздохнуть и не сдвинуться с места…
Без «Песни Песней» никуда не смогу!
* * *
Внутри, в кругу,
Как в замурованном столетье
бегу…
Озноб в душе
и детство мудреца,
но без конца
Рукопожатья, взгляды и улыбки…
так зыбки…
Где ты?
Глазниц глухие казематы,
Беспомощность….
И струны рвутся с матом,
Куда ты?
И зябко…
Вольный ветер заплутался
В листве надежд, но долго не остался,
Отметив дуновеньем лёгким
мои шаги.
Беги, беги!
Подальше от благих кастратов!
Замшелых глаз, как окна казематов…
Беги туда,
Где ветер кроет матом,
Где равен ты и ветру, и листве,
Беги к себе!
К своим штанам в заплатах,
Туда, где кормят нищенской зарплатой,
Но звёзды в небе ярки и чисты,
где Ты.
Беги, сынок, беги
и береги
Озноб в душе и детство
мудреца…
Терлим ца – ца,
терлим ца – ца,
Терлим ца – ца
и странность…
* * *
Спасибо,
что ступня
траву слезящую сжимала
влажным сходом.
Спасибо…
там, в окне светлело
под ранним снегом.
И дым трубы позвал
с собой
в нелёгкую дорогу
в поднебесье.
А я макогонкой
тоненьким шагом
в Пятковском перелесье.
Спасибо!
Гравий бил по сапогам
собачьим гоном.
И переступ мой
остывал
под перезвоном.
Спасибо,
что весна
останется весною,
И не зависит сей курьёз
от нас с тобою.
Но влажный сход
тропы…
И дым
в груди
запнулся в сердце…
А сосед по парте
улыбнулся
И нежно мне ладонь сжимал,
Про кол осиновый
не зная.
И яркий, яркий день
стоял
Внутри замшелого сарая.
Сквозь щели пробивалась ночь,
И месяц нёс напраслины…
С иконы улыбнулась дочь
В озёра ясные…
Спасибо…
* * *
У усталости усталый вид.
У усталости закошенные плечи.
Как болит
и где в душе болит
У усталости не спрашивай при встрече.
У усталости в глазах –
закатный вечер.
Без ветров, без тиканья качелей,
Без шагов,
без лун,
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}
.jpg){kind=link}